И она ушла, а Мэри даже не заметила этого. Она так и продолжала сидеть, держа в руке пергаментный лист.

Внезапно она встрепенулась. Надо показать эту бумажку Джебу Легу и спросить, что же она значит, — ведь не может она значить такое.

И вот Мэри отправилась к Джебу Легу и задыхающимся от волнения голосом задала мучивший ее вопрос.

— Это вызов в суд, — сказал он, с видом знатока разглядывая бумагу.

Джеб считал, что обладает некоторыми познаниями в области юриспруденции, так как прочитал один из томов Блэкстона, который он купил у букиниста.

— А что он означает? — еле выговорила Мэри, которой его ответ ничего не разъяснил.

Пораженный звуком ее изменившегося, несчастного голоса, Джеб посмотрел на девушку поверх очков:

— А означает он, голубушка, вот что. Тебя вызывают в суд, где ты должна будешь отвечать на все вопросы, которые могут быть тебе заданы по делу Джеймса Уилсона, обвиняемого в убийстве Генри Карсона. Только и всего. Но выражено это возвышенно, потому что есть и такие люди, которые ценят красоту языка. Я в свое время бывал свидетелем — бояться тут нечего. Если с тобой станут говорить грубо, ты спуску не давай — и тоже нагруби в ответ.

— Нечего бояться! — повторила Мэри, но совсем другим тоном.

— Вот оно что, бедняжечка! Пожалуй, и правда, тебе-то это будет нелегко, но ты не падай духом. Что бы ты ни сказала, на дело это повлиять не может… Нет, постой-ка! Глядишь, ты и поможешь Джему: как посмотрят на тебя в суде, сразу поймут, откуда у него ревность такая взялась, — ты ведь красивая девушка, Мэри. Судьи чуть увидят твое личико, так тут же разберутся, почему молодой человек вдруг совсем обезумел. Ну и отнесутся к делу снисходительнее.

— Ах, Джеб, почему вы мне не верите? Ведь я говорю вам, что он невиновен! Правда, правда, я могу доказать это: он был в ту ночь с Уиллом, правда был, Джеб!

— Кто же тебе сказал это, голубушка? — с жалостью спросил Джеб.

— Мать Джема, и я разыщу Уилла, чтобы он подтвердил это. Ах, Джеб, — и Мэри заплакала, — мне так тяжело, что вы не хотите мне поверить. Как же я сумею обелить его перед чужими людьми, когда те, кто знает его и должен был бы любить, не хотят поверить в его невиновность?

— Боже упаси, — торжественно провозгласил Джеб, — я вовсе не против того, чтобы в это поверить. Я бы отдал половину оставшейся на мой век жизни, даже отдал бы, Мэри, ее всю целиком (и если б не любовь к моей бедной слепой внучке, это было бы не такой уж большой жертвой), лишь бы спасти его. Ты считаешь меня жестокосердым, Мэри, но это вовсе не так, и я помогу тебе, насколько у меня сил хватит… пусть даже он и виноват, — тихо добавил старик и закашлялся, чтобы она не расслышала его последних слов.

— Ах, Джеб, если вы готовы помочь мне, — воскликнула Мэри, сразу просветлев (хотя луч надежды, согревший ее сердце, был по-зимнему скуден), — скажите, что мне отвечать, когда меня начнут спрашивать: я ведь буду так дрожать от страха, что не найдусь что и сказать.

— Говорить надо только правду. Недаром считается, что правда — самый верный друг, а особенно когда человеку приходится иметь дело с законниками, потому что народ они пронырливый и хитрый и они до нее рано или поздно все равно доищутся. А когда правда, помимо воли человека, после лжи вылезает, уж очень большим дураком он выглядит.

— Но ведь правды-то я не знаю. Вернее… Не умею я толком объяснить. Я уверена, что, если буду стоять в суде, и на меня будут смотреть сотни глаз, и мне зададут самый простой вопрос, я все равно отвечу на него не так, как нужно. Если меня, скажем, спросят, видела ли я вас в субботу, или во вторник, или в какой другой день, я ничего не вспомню и скажу как раз то, чего и не было.

— Ну что ты, что ты, только не вбивай себе такое в голову. Это все, как говорится, нервы, и толковать об этом не стоит. А вот и Маргарет, радость моя! Смотри, Мэри, как она уверенно ходит.

И Джеб принялся наблюдать за внучкой, которая грациозным размеренным шагом, словно под музыку, переходила улицу.

Мэри содрогнулась, точно от порыва холодного ветра, — содрогнулась при виде Маргарет! Подруга, такая сдержанная и молчаливая, казалась Мэри суровым судией, и в ее присутствии она не сможет открыть Джебу свое сердце, которое уже начинало оттаивать, согретое участием старика. Мэри сознавала свою вину, всеми фибрами души раскаивалась в былых ошибках, но ей было бы легче выслушать самое суровое осуждение, чем столкнуться с ледяной холодностью, с какою Маргарет встретила ее сегодня утром.

— А у нас Мэри, — сказал Джеб таким тоном, словно хотел умилостивить внучку. — И она пообедает с нами, потому что, конечно, она и не подумала что-нибудь приготовить себе сегодня, — недаром она такая бледная и прозрачная, что твое привидение.

Слова Джеба не могли не пробудить в груди его внучки теплого участия, отличающего большинство тех, кто хоть и сам не много имеет, но всегда бывает рад поделиться с гостем и этим малым. Маргарет ласково кивнула Мэри и поздоровалась с ней гораздо мягче, чем утром.

— Ну конечно, Мэри, ты же знаешь, что у тебя дома ничего нет, — настаивал Джеб.

Мэри была слишком слаба, чтобы противиться, она устала, и сердце у нее ныло, полное совсем других забот, а потому она согласилась.

Обедали они молча, ибо всем было трудно говорить, а потому после двух-трех попыток завязать разговор за столом воцарилась тишина.

После обеда Джеб все-таки завел речь о том, чем были заняты мысли всех троих.

— Бедняге Джему нужен адвокат, чтобы на него не взвалили напраслины, а судили по справедливости. Ты подумала об этом?

Нет, Мэри об этом не подумала, как, по-видимому, и мать Джема.

Маргарет подтвердила ее предположение:

— Я только что оттуда. Бедняжка Джейн совсем голову потеряла — столько бед сразу свалилось на нее. Она все уверяет, что Джема повесят, но стоило мне ей поддакнуть, как она вскипела, бедняжка, и заявила, что есть люди, которые, что бы ни говорили вокруг, докажут невиновность Джема. Я просто не знала, что мне ей говорить. Но от одного она не отступала — она все время твердила, что он невиновен.

— Как всякая мать! — сказал Джеб.